Сказание о белом полковнике
Памяти Георгия Маркина
Поезжай-ка в Алябьево да получи мои деньжата, — попросила мать. — Одни мы задержались.
Мне повезло: подвернулся попутный трактор с тележкой — подбросил до самой конторы совхоза.
Денег в кассе не оказалось. Шуметь было бесполезно. Обращаюсь к главному бухгалтеру. Объясняю, в чем дело:
— Понимаете, не так-то просто добраться от Гудиловки до Алябьево!
Молодая симпатичная женщина недовольно посмотрела.
— Ну что я могу поделать? — развела она руками. — Загляните через неделю. Я наклонился к ней и тихо сказал:
— Елена Петровна, Георгий Кузьмич не одобрил бы ваш поступок, тем более что речь идет о его близкой родственнице, которой пошел уже девятый десяток...
Женщина вздрогнула от неожиданности, задумалась на мгновение и виновато призналась:
— Я его не застала, его уже не было в живых, когда я вошла в их семью, но слышала от многих, что был он человек строгий и справедливый. Мне неловко слышать ваш упрек. Подождите минуту. Попробую занять у кого-нибудь, — пообещала она и вышла в коридор. Слава Богу, все уладилось, на душе стало легче. Я возвращался домой, и раздумывал: «А память-то о Кузьмиче еще живет в Алябьево. При одном упоминании его имени люди становятся добрее.
Мать обрадовалась, что я не проездил впустую.
— Чуть дело не сорвалось, — говорю ей. — Да выручила одна добрая душа. Не догадаешься, кто? Невестка Маркина, жена его младшего сына Виктора. Ты его не знаешь, а самого-то Маркина должна помнить!...
— Селькора-то? — навострилась мать. — Как не помнить? До сих пор стоит перед глазами. Приземистый, шустрый, насмешливый. Насквозь человека просвечивал. Спуску не давал ворам, пьяницам, бездельникам. Возьмет и пропечатает в газете — сраму на всю округу! — покачала мать головой. — Я его еще по Большому Теплому помню. Часто бегала туда к тетке Матрене. Они дружно с дядей Петей жили. Да Маркин много им крови попортил...
— Это как же? — удивляюсь.
— Очень просто! — досадует мать. — Была у них одна единственная дочка — Акулька. Смышленая, красавица, кровь с молоком. Родители души в ней не чаяли. Был у нее жених. Свой, деревенский. Статный, смирный, кучерявый. Иваном звали. В зятья его прочили. Уже о свадьбе поговаривали.
Откуда ни возьмись — появился в Теплом этот самый Маркин. Грамотей. Партийный. Говорун. Сначала избачом был. Потом доверили мельницей командовать. Приглянулась ему Акулька. Приворожил ее. Бросила она своего жениха и привязалась к этому. Тетка Матрена лишилась сна и покоя. Даже одежку и обувку спрятала в чулан. «Чтоб ноги твоей на пороге не было!» — разобиделась на дочь. Никакие угрозы не помогли. Молодые посидели за веселым дружеским столом, да и поселились в комнатушке, что была при мельнице.
Остались родители одни куковать. Вот и бегала я к ним в Теплое. Случалось — по неделе жила. Помогала по хозяйству: корову и овец в стадо гоняла, грядки тяпала и полола… Дома было голодно, а тут хоть вдоволь наешься. Да и поношенные Акулькины платья, туфельки, сапожки мне доставались, — с горечью и радостью вспомнила мать. — Отходчиво материнское сердце. Тетка Матрена недолго злилась. Напечет всяких ватрушек, скажет: «Отнеси этой непутевой… Да приглядись, как они там...» Я охотно бегала на мельницу. Акулька всегда радовалась моему появлению, Егорка тоже приветливо улыбался. Чувствуя свою вину перед матерью, Акулька не подавала виду, что обижается на нее. Насыпет муки — чистой, мягкой, еще теплой. «Передай, — скажет, — нашим. Пусть мать блинов напечет. Батя любит...»
Я тоже стала взрослая. Собралась замуж. Тетка Матрена пожаловала на свадьбу, известила: «Акулька-то нам уже внука преподнесла. Володькой назвали...» Было это пе-ред самыми колхозами. А через год ты появился, а у нее — внучка Валя… Дети у Маркиных сыпались как горох. Всех не помню и не знаю. А вот Володька и Толька, когда бывали в нашем колхозе, всегда забегали — передавали привет от матери. — Никак не пойму, чем все-таки околдовал этот самый Егорка своенравную маменькину дочку? — допытывался я.
— Чем-чем? — досадовала мать на мою недогадливость. — Видать, культурным обхождением, да словами ласковыми, да надежностью.
— Теперь понятно, — сдался я, а про себя подумал: «Вот что значит сила слова, его власть и завлекательность!»
Увидев, что мать о чем-то увлеченно рассказывает мне, подошел сосед.
— О чем это вы так долго балакаете? — заулыбался он.
-Да вот Анна Емельяновна вспоминает, как Маркин околдовал когда-то ее двоюродную сестричку и умыкнул из родительского дома, — объяснил Николаю Акимовичу. В свое время тракторист Лучкин был известен на всю округу. Ему приходилось часто бывать по работе в Алябьевской МТС.
-Э, Маркина я знаю давно. Не раз видел и слышал. Ну и крючок был. Ко всему цеплялся. Помню случай. Привезли в мастерскую МТС разобранный трактор. А Кузьмич жил рядом. Подошел, покосился, побурчал недовольно. «Знай, завтра пропесочит!» — заметил кто-то из ребят. — Как в воду глядел! Утром в стенгазете появилась карикатура. А Кузьмич не только на язык был остер, но и здорово малевать умел. Картинка была шибко смешной, ехидной. На тракторных санях валялись разбросанные железяки. Рядом бил копытами разъяренный бык и бодал их рогами. А возле него метался бригадир с дубинкой и угрожающе кричал: «Ты что, злодей, натворил? Зачем раскурочил трактор? Вот возьму да оштрафую или под нож пущу!»
А дело в том, что трактор-то надо было пригнать на буксире целым, а не в разобранном виде. Это считалось позором для всей бригады!
— Здорово Кузьмич вас подкузьмил! — развеселился я.
В общем, подумал я, свой селькоровский зуд Георгий Кузьмич в первую очередь проявлял в «молнии», «боевом листке», в стенгазете. А тем временем готовил материал в газету или в журнал.
Первая моя встреча с Маркиным произошла совершенно неожиданно. Зимой 1958 года, после окончания службы, я поселился во Мценске у родственников. Однажды прихожу из школы, вижу незнакомого мужчину.
— Знакомься: Георгий Кузьмич Маркин, наш родственник, известный селькор! — с явной гордостью произнес дядя Коля.
Дядя Коля, ломаный-переломанный на войне и в шахтах, был большой говорун и фантазер. Недаром у него было прозвище — Разговоров. После рюмки-другой он обычно садился на заезженного конька, принимался вспоминать и разукрашивать свою родословную. Так было и в этот раз.
-Афоничевы всегда были на слуху и на виду, — утверждал он, обращаясь ко мне. — На них можно положиться. Не зря вот Кузьмич породнился с нами! — то ли в шутку то ли всерьез заключил Николай Алексеевич. — Только зря он переименовал Акульку в Аленку. Георгий Кузьмич засмущался и стал оправдываться:
-Все случайно вышло. Я ее ласково звал Лина да Лина, а соседи по целине стали величать Лена. Так и присохло новое имя.
-Это как же вас занесло в Сибирь? — поинтересовался я, сам недавно работавший на Алтае. — Да просто — была вербовка, -пояснил он. — Сговорились со своими знакомыми, да и махнули в дальние края. Из Кислин тоже было две семьи: Захароввы и Федоновы, — поведал он. — Правда, жизнь оказалась далеко не райской. Нас разбросали по разным местам: кого в Томскую область, кого — в Тюменскую. Мы попали в Некрасовку — большая такая деревня. Мужчины были на войне. Рабочих рук не хватало. Позарез нужны были специалисты. Мне пришлось работать и учителем истории в школе, и литсотрудником в газете. И председателем сельсовета быть, и колхозом руководить. Люди трудились до упаду, день и ночь, впроголодь. Взял да выдал по сто граммов зерна на трудодень. Меня арестовали и запрятали в каталажку. Люди прослышали, спешно снарядили полсотни подвод и по зане¬сенной снегом дороге помчались в район, осадили райком партии, исполком, милицию. А сибиряки, знаете, народ крутой. С ними шутки плохи. Меня выпустили, но строгача все-таки влепили...
С незапамятных времен Георгий Кузьмич сотрудничал и дружил со своей районкой. Его считали здесь своим человеком, незаменимым и обязательным. Алексей Стефаров в содержательной статье «В первые годы оттепели» за 10 января 2003 года вспоминает, что в кон¬це 50-х годов на страницах «Мценской правды» была сильно развита критика, что появление фельетона превращалось в сенсацию.
Виктор Портнов подтверждает, что Маркин часто забегал в редакцию.
— Георгий Кузьмич, — вспоминает Виктор Васильевич, — отличался журналистской оперативностью и хваткой. Давал газете живой, злободневный, качественный материал: информации, статьи, фельетоны. Раньше фельетон был на вес золота: вызывал жгучий интерес и бурную реакцию. Если виновник отмалчивался, не сообщал в редакцию, какие меры приняты, его вызывали на ковер в райком партии и усердно песочили.
Листаю подшивку «Ленинского пути» за 1962 и 1963 годы, внимательно читаю заметки, статьи, фельетоны Георгия Маркина, дивлюсь тематическому разнообразию, четкости построения сюжета и фразы, простоте, ясности и краткости изложения мыслей. Зримо вырисовывается профессиональный почерк газетчика, своеобразная манера письма. Интересны и поучительны фельетоны «Строгий дядя» за 27 апреля 1962 года и «Крутые характеры» за 16 сентября этого же года.
Среди маркинских статей и фельетонов отдельным островком возвышается очерк «Белый половичок», опубликованный 3 марта 1963 года в «Литературной странице». Незамысловатый сюжет взят из самой алябьевской жизни, а потому интересен и трогателен. У Марии Андреевны — незаметная должность: уборщица она. Пятнадцать лет метет и моет, чистит и скоблит. В общем, наводит порядок в общежитии МТС и в душах людей. Общежитие не узнать: чисто, тепло, уютно. На кроватях — белые простыни, мягкие одеяла, пуховые подушки. На окнах — цветы, шторы, солнечные зайчики. На полу — возле порога — разостлан чистый половичок — небывалая редкость.
На улице — осень, слякоть, грязь. Завхоз давно не заглядывал сюда. Вспомнил и заявился. Переступил порог, хотел топнуть, чтобы отряхнуть грязь. Глядь, а под ногами — белый половичок.
— А куда общежитие перевели? — сконфузился он.
— Заглядывайте почаще, — зау¬лыбалась Мария Андреевна, — тогда и узнаете.
Концовка очерка вызывает добрую улыбку. Вероятно, для Георгия Кузьмича это был не обычный половичок, а особенный, знаковый, поскольку являлся для него воплощением порядка в человеческом общежитии, символом светлых помыслов и душевной чистоты. На фоне этого белого половичка отчетливей выделялась житейская грязь и темные пятна на совести людей.
Георгий Кузьмич искренне дорожил и затаенно гордился званием селькора. Не случайно под своими газетными материалами он обычно подписывался просто и скромно: «Г. Маркин, селькор».
К сожалению, не сохранился архив селькора: его переписка, вырезки из газет и журналов, где он печатался в разное время. Многое забылось и выветрилось из памяти. Звоню в Алябьево своей троюродной ровеснице, чтобы уточнить отдельные факты из жизни Георгия Кузьмича.
— Отец был ярый коммунист, — то ли с гордостью, то ли с горечью призналась Валентина Георгиевна. -Он ревностно выполнял любое партийное поручение и задание. Я знаю, — соглашаюсь с ней. -У меня хранится фотография: на ней запечатлена группа старых коммунистов, работавших во Мценске и районе с 1917 по 1929 год. Во втором ряду — слева — Георгий Кузьмич.
— По своей натуре отец был человек практичный и романтичный, непоседливый и рисковый, — считает Валентина Георгиевна. — Перед самой войной наша семья завербовалась в Сибирь, — поведала она.
Валентина Георгиевна подтвердила, что и здесь ее отцу доверяли ответственные посты и должности. Любое дело он старался выполнять на совесть. Работал одержимо и безвылазно, даже обеды приходилось носить на службу.
Маркины не ожидали, что война отхватит их в Сибири. Они тосковали по родным местам и близким людям. Первый салют, возвестивший об освобождении Орла и Белгорода, позвал их на родину. Добираться до дома пришлось с великими трудностями, пересаживаясь из одного товарняка в другой.
Во Мценске их ждала зима. Разместились в Доме крестьянина. Пришла недобрая весть, что бабушка Матрена полоскала на речке белье, оступилась в полынью, простудилась и схватила воспаление легких. Дочь бросила все дела и заспешила пешком в Теплое. Выходя по косой дороге на горку, увидела толпу, а на санях гроб в еловых ветках. Она припала к нему и запричитала: «Прости меня, грешную...»
Вскоре Маркина направили парторгом в Алябьевскую МТС. Он вернулся в родную стихию, где пережил и смерть Сталина, и хрущевскую оттепель, и брежневский штиль. Менялись времена, житейские ветры, названия районки — неизменной оставалась неугомонная, мятежная, романтическая душа селькора, его взгляды и убеждения. Георгий Кузьмич прожил долгую, трудную, цельную жизнь, полную тревог и приключений. Преданной, заботливой, терпеливой спутницей, делившей с ним все радости и печали, оказалась та самая Акулька Гурова из Большого Теплого, которую он приворожил в далекой молодости и которая ради него бросила родительский дом, а позже превратилась в Елену Петровну Маркину и подарила ему восемь детей и чертову дюжину внуков. Слава Богу, что Георгий Кузь¬мич не дожил до того черного дня, когда перевертыши втоптали в грязь и его белый половичок, и его Красное Знамя.
Иван Александров.
ГАЗЕТА Мценский край 12 марта 2003г
