Я пришел к тебе с приветом
Афанасий Фет — наш земляк: он родился 23 ноября 1820 года в деревне Козюлькино-Новоселки Мценского уезда. Наши милые предки, которые бегали с Афанасием по одним тропинкам, дышали одним воздухом, глядели на одни звезды, незаметно забылись, а чужое семя, случайно оброненное в благодатную землю и проросшее в ней, дало дивный русский побег с неповторимым цветком.
В свое время я познакомился и подружился с известным мценским краеведом Георгием Федоровичем Соловьевым. У него были две заветные мечты: издать книжку о Мценске и открыть в городе музей.
Историко-краеведческий очерк о Мценске вышел в 1959 году. Продолжалась хлопотливая подготовка к открытию музея.
Однажды при встрече краевед поделился со мной своими огорчениями:
— Материала собрано уйма, а для полноты картины все равно маловато. Взять отдел о писателях-земляках. С Тургеневым проще — весь на глазах, а вот Фет — белое пятно. Что мы знаем о Козюлькино, об усадьбе Шеншиных, о предках поэта? — сокрушался он. — Выписал недавно из Ленинки «Воспоминания» Фета, прочел с редким удовольствием, столько интересного почерпнул из жизни и быта Шеншиных, а вот где была усадьба, где холм, где стоял дом, — не представляю! — горячился он. — Давай махнем в Козюлькино. Тут всего-то семь верст...
Мне эта затея пришлась по душе. В самом деле: что мне было известно о Фете? Да ни¬чего конкретного и путного. Помню, в учебнике Зерчанинова по литературе для 9 класса мелким шрифтом давалась краткая справка, что Фет — это помещик-крепостник, радетель «чистого искусства», природы праздный соглядатай...
Сколько раз в жизни — пешком, на волах, на лошади — пересекал я новиковский мост, чуть повыше впадения речки Чернь в Зушу, напротив Козюлькино! Мне даже в голову не приходило, что в этих самых местах когда-то родился и жил знаменитый русский лирик. Не дожидаясь, когда зацветет сирень, когда запоют соловьи, чуть только зазеленели деревья, мы отправились в Козюлькино. День был пасмурный, но теплый. Земля давно просохла и занялась дружно травой.
Мы вылезли из машины возле большого развесистого тополя, где узкая тропинка, заросшая по обе стороны кустами сирени, сворачивала влево и вела по склону вниз к реке.
— Судя по воспоминаниям Фета, эта сиреневая аллея проходит по бывшему саду, — вслух размышлял Георгий Федорович, поглядывая по сторонам и потирая в раздумье висок. — Где-то здесь на пологом склоне был насыпной холм, на нем и возвышался барский дом. От сада по существу ничего не осталось. Лишь кое-где встречалась дикая поросль от старых яблонь и груш. Мы полчаса бродили по поляне, где когда-то был соловьиный сад, но не обнаружили никакого подобия холма.
— Вероятно, это место давно поросло лесом, — предположил я. — Ведь столько лет прошло...
Мы с трудом продирались сквозь густые заросли задичавшей акации и орешника, спотыкаясь о гнилые пни, рваные куски металла, обрывки колючей проволоки.
— А знаешь, ведь здесь, по Зуше, проходил фронт, немцы полтора года держали оборону. Наши пытались прорваться, да неудачно, — пояснил Георгий Федорович. — А может быть, немцы догадывались, чья эта усадьба, и мстили русским за то, что помещик Шеншин умыкнул у них себе жену? — пошутил я.
Местами заросли были непролазны. Мы руками и ногами разгребали сухую листву и гнилые ветки, стараясь обнаружить что-нибудь приметное.
Неожиданно я сполз в обвалившуюся траншею и заметил на срезе мшистые камни и битые кирпичи. Зову Георгия Федоровича, показываю ему находку. Он пригляделся, схватил подвернувшуюся палку и стал сноровисто выковыривать...
— Ну, ладно, предположим, что это остатки фундамента. А где же холм? — пожимаю плечами.
Время, конечно, размыло его, сохранилась едва заметная припухлость, изрезанная траншеями и окопами.
Спустились пониже — обнаружили задичавшие заросли сирени, акации, шиповника, что росли, вероятно, перед окнами дома.
— Я убежден, что Фет родился именно тут и тут сложил свои первые стихи, — вдохновенно произнес Георгий Федорович. — Мы сделали доброе дело. Со временем дом и сад будут восстановлены. А в эти места потянутся люди, как в Спасское-Лутовиново и Ясную Поляну, — явно размечтался он.
С этой уверенностью мы и вернулись домой.
Это было весной 1959 года, а уже в декабре я с кружковцами Дома пионеров совершил на лыжах первую экскурсию в Козюлькино, показал ребятам усадьбу поэта, поведал о его удивительной судьбе и лирике.
20 ноября 1960 года был открыт Мценский краеведческий музей, носящий ныне имя его создателя — Г.Ф. Соловьева. В нем рядом с Тургеневым занял почетное место и Афанасий Фет.
Уже после смерти Г.Ф. Соловьева Фет заново обрел во Мценске былую популярность. В декабре 1970 года делегация мценских школьников посетила Клейменово и возложила венок на могилу Фета с трогательной надписью: «А.А. Фету 1820/1970 — от благодарных потомков — тружеников земли Мценской». Одной из библиотек города присвоено имя Фета, а напротив — через улицу — установлен его бюст.
На здании Мценского вокзала красуется мемориальная доска, рассказывающая проходящим поездам, что здесь бывали писатели Тургенев, Толстой, Фет. Три друга-приятеля снова оказались рядом, под одной крышей.
В Козюлькино, на усадьбе Фета, установлен памятный знак. Здесь впервые вручались фетовские премии.
Сбылось еще одно предсказание старого краеведа. 30 мая 1976 года на усадьбе Фета, на зеленом пригорке, откуда открываются чудесные виды на окрестные луга и леса, проходил первый фетовский праздник поэзии. Погода капризничала — то солнцу то дождь, а все-таки здесь собрались гости из разных городов, чтобы почтить знаменитого русского лирика, чьи звонкие проникновенные стихи о природе, о светлой и мятежной любви до сих пор волнуют наши сердца и пробуждают добрые чувства.
На помосте, слева от почетных гостей, красовался большой портрет Фета. Казалось, что поэт был необычайно удивлен, увидев такое скопление народа. А каждый сидевший и стоявший на поляне по-доброму улыбался ему и шептал сокровенные строки: «Я пришел к тебе с приветом...»
Жаль, что эта добрая традиция со временем прервалась, а там, где был соловьиный сад, где проходила сиреневая аллея, теперь возвышаются кирпичные корпуса пансионата. Однажды, когда уже расчищалось место для стройки, мы заглянули сюда с ленинградским прозаиком Олегом Чистовским, долго бродили по фетовской усадьбе, грустно поглядывая на кусты и деревья. Я попросил Олега, чтобы он сфотографировал сиреневую аллею. Думал, что память о ней сохранится только на этом снимке, но совершенно неожиданно увидел схожую картину в первой серии знаменитого фильма Сергея Бондарчука «Война и мир»: Андрей Болконский после смерти жены приезжает в Лысые Горы, выходит из кареты и печально ступает по сиреневой аллее...
— Боже мой, да это же Козюлькино! — невольно вырвалось у меня. — Сиреневая аллея в фетовском саду… м Позже внучатый племянник Фета Н.П. Пузин подтвердил, что съемки этой сцены по его совету действительно проводились в Козюлькино.
Время неумолимо смывает облик фетовской усадьбы, однако благоухание цветущего сада живет в лирике поэта, а его соловьиное эхо до сих пор отзывается в наших сердцах. Я туго воспринимаю антологическую, космическую, туманно-расплывчатую лирику Фета, зато испытываю невыразимое душевное волнение и радость, когда читаю его простые, прозрачные, светлые стихи, воспевающие природу и любовь. Видимо, о таких стихах писал Фету его университетский друг Аполлон Григорьев: «Стихи свежи, благоуханны и, по-моему, даже ясны».
Меня, краеведа, особенно трогают те стихи, в которых я отыскиваю, встречаю, легко угадываю знакомые картины и приметы самого фетовского Козюлькино или его окрестностей. Житейские обстоятельства вынуждали Фета пускать корни то в Степановке, то в Во-робьевке, то в Москве, но он до последнего вздоха светло и грустно вспоминал козюлькинскую усадьбу, свою колыбель.
Приветствую тебя, мой добрый, старый сад!
Цветущих лет цветущее наследство!
С улыбкой горькою я пью твой аромат,
Которым некогда мое дышало детство,
-обращался к своему козюлькинскому саду стареющий поэт. В памяти невольно всплыва¬ла картина весеннего половодья. Ее можно было наблюдать из окна родительского дома или прямо на берегу бушующей реки:
А там по нивам на просторе
Река раскинулась как море,
Стального зеркала светлей,
И речка тут на середину
За льдиной выпускает льдину,
Как будто стаю лебедей.
Так детское воображение рисовало эту картину, когда перед глазами бушующая Чернь впадала в Зушу.
Ласточки пропали,
А вчера зарей
Все грачи летали
Да как сеть мелькали
Вон над той горой.
Несомненно, это — Козюлькинская горка, что справа от усадьбы: ныне поросла березняком и закрыла поле.
Прозвучало над ясной рекою,
Прозвенело в померкшем лугу,
Прокатилось над рощей немою,
Засветилось на том берегу.
Вечер, воспетый в этом стихотворении, явственно встанет перед глазами, если посмотреть из шеншинского дома через Зушу в сторону Крыцино. Только беспечный, мечтательный дворянский мальчишка мог подолгу любоваться, стоя у ключа, «как меж селеньем и рощей нагорной вьется светлою лентой река, а на храме над озимью черной яркий свет поднялся в облака». Простым крестьянам было не до этого:
«И не слышен им зов соловьиный
В реве стад и плесканье вальков».
Даже сейчас, возвращаясь домой в санях морозным поздним вечером, по-фетовски зримо представляешь вот эту картину:
Чудная картина,
Как ты мне родна:
Белая равнина,
Полная луна.
Свет небес высоких
И блестящий снег,
И саней далеких
Одинокий бег.
Фету приходилось множество раз, в любую погоду, ездить по мценским дорогам по своим хозяйским и служебным делам, и прозаические дорожные впечатления превращались у него со временем в поэтические строки.
Не первый год у этих мест
Я в час вечерний проезжаю,
И каждый раз гляжу окрест,
И над березами встречаю
Все тот же золоченый крест.
Скорее всего, речь идет о ядринской церкви, мимо которой постоянно ездил Фет. Эта церковь навевала ему самые печальные и скорбные воспоминания. Здесь, еще до венчания родителей, он был крещен и записан в метрических документах как Афанасий Шеншин. Судьба сыграла с ним злую шутку. Случилось так, что в четырнадцать лет его нежданно-негаданно вырвали из домашней среды, отвезли спешно в пограничный лифляндский городок и определили в частный пансион немца Крюммера, а вскоре он лишился фамилии Шеншин и стал прозываться Фет. Это загадочное превращение повергло подростка в уныние и безысходность. Одинокий и забытый, осмеянный товарищами, бродил он в дни каникул по безлюдному городу, словно бездомная собака.
Однажды, вспоминал Фет в своих мемуарах «Ранние годы моей жизни», совершая верховую прогулку, он перешел пограничный мосток и, очутившись на русской стороне, «слез с лошади и бросился целовать родную землю».
Вероятно, подняв голову, он увидел, как в небе — одна за другой — плыли тучи, направляясь туда — в далекую Россию, в родной мценский край, в Козюлькино. Может быть, эта самая картина навеяла позже Фету такие строки:
Знать, долго скитаться наскуча
Над ширью земель и морей,
На родину тянется туча,
Чтоб только поплакать над ней.
По-моему, еще никто из критиков и любителей Фета не обратил внимания на это четверостишие. А между тем эти пронзительные, полные глубокого смысла строчки легко опровергают запальчивое утверждение самого Фета: «Художественное произведение, которое имеет смысл, для меня не существует». Лукавил Афанасий Афанасьевич, явно лукавил, ибо собственным творчеством доказывал, что страдания рождают не только дивную красоту, но и горькие мысли!
А страданий на его долю выпало в избытке. Вернув себе всеми правдами и неправдами отцовскую фамилию, Фет чистосердечно. признавался: «Если спросить, как называются все страдания, все горести моей жизни? Я отвечу тогда: имя ФЕТ».
Обиженный судьбой и богом, Фет до конца своей жизни был верен слову, которое он дал в юности: «Отвергать бытие бога и бессмертие души человеческой». Не с божьей помощью, а благодаря адскому труду, душевным страданиям и лирической дерзости обрел он свое бессмертие.
Фет имел трезвый и практичный ум, был справедлив и крут, упрям и безбожен — и только во искупление всех грехов рождалась божественная фетовская поэзия.
